23 мая 1996 года в селе Бамут (Чечня) был жестоко и зверски убит мой сын — рядовой пограничник Евгений Родионов и трое его сослуживцев. Убиты за то, что взятые в плен на границе Чечни и Ингушетии возле селения Галашки, ребята отказались перейти на сторону боевиков, принять Ислам и стать им братьями, чтобы вместе отстаивать независимость Чечни (Ичкерии).
Жене досталось особенно, он верующим был, всегда носил крестик на веревочке, не променял его даже на самодельные жетончики образца 1995-96 гг. Андрей Трусов, Игорь Яковлев, Саша Железнов рядом с Евгением остались верны воинской присяге, долгу солдатскому и покрестились все кровью.
Им было по девятнадцать.
Случилось это 23 мая, в день рождения сына. В случайности я не верю, просто жестокость Руслана Хайхороева и его боевиков, потрепанных Российскими войсками, не знала границ. И в присутствии ОБСЕ и группы по эксгумации он гордо рассказывал об этом, кичась тем, что он, бригадный генерал Бамутского полка, ломает любого, кто не хочет подчиниться. Или убивает. И чтобы я не испытывала судьбу, не приходила больше к нему, иначе меня ждет смерть.
Они праздновали победу. Сорокалетние мужики, прошедшие до этого не одну войну, гордились победой над 19-летними мальчишками, присланными из Калининграда не воевать, а сохранять мир. Гордились победой они недолго, их давно нет в живых, и погибли они не как воины Аллаха, а во внутренних бандитских разборках. Но беды принесли много. Бамут до сих пор не восстановлен.
Ребят держали в подвале разрушенного дома (жителей там не было давно), а убили на берегу реки Фортанга. Никогда не пойму, почему отдав сына живым, здоровым и порядочным, сама долгих девять месяцев искала его по всей Чечне, подвергалась побоям, унижениям и насилию.
Благодарю Бога, что помог найти мне (а не комиссии по розыску) братскую могилу, вернуть им честные имена (чтобы не отвечать за свои оплошности, ребят назвали дезертирами). Потом извинились, когда я приехала. А если бы не приехала, так и остались бы парни с клеймом «дезертир»? И как, интересно, жили бы те, кто бросил их в беде? Жили, смотрели бы в глаза своим детям, получали награды, звания? Ребята указом президента награждены орденами Мужества.
Я не хотела получать орден от Ельцина, убийцы и алкоголика. Но друзья Жени сказали, что это орден не мне, а сыну, надо получить.
Орден тихо вручили и… благополучно забыли.
Списали его, меня, всех матерей.
Бог позволил своими руками выкопать останки своего сына и других ребят, перевезти домой, похоронить. А через пять дней похоронить рядом его отца, не пережившего смерть сына. Ему было сорок семь лет.
И пошли годы…
Один за другим.
И, не выдержав боли, я рассказала правду, хотя бандитам поклялась молчать. Молчать о том, что заплачен выкуп (мной лично, за заложенную квартиру), что тела лежали незакопанными две недели — и чтобы в глазах мировых СМИ выглядеть прилично, а не шакалами, был Масхадовым издан приказ: обезображенные тела не выдавать. Поэтому так долго искала.
Ждали, когда природа, время и земля скроет следы преступления, и со временем можно будет сказать, что погибли при бомбежке «федералов». Я просто не могла больше терпеть, когда их называли борцами за независимость, партизанами, воинами Аллаха. Хотя воевали они неплохо.
Вышла статья в газете «Завтра». Многих зацепила. Я ничего не хотела, кроме справедливости. Но кто-то затеял игру с канонизацией. Написали три бумажки, отослали в Патриархию — и зажили своей жизнью, получив каждый по приличному приходу. А на «амбразуру» бросили меня. Кто мешал тогда, когда в Чечне был полный беспредел, праздновали победу над Россией, не скрывая, а гордясь зверствами над беззащитными пленными, держа их в подвале сто дней и ночей, принуждая к покорности, кто мешал — поехать, чтобы перепроверить информацию?
Не поехали. Страшно. И на меня обрушился вал вопросов, требовали доказательств. И десятки молоденьких (и не очень) церковников, надевших рясы и возомнивших себя священниками, пропиарились, обсуждая, прежде всего, меня — не то сказала, не так сказала, неправильно верит в Бога, а может и не верит, она ведь коммунистка!
Да, коммунистка.
Да, советский человек.
Да, изучала «Моральный кодекс строителя коммунизма». Но это не помешало Спасителю найти меня в горах, быть со мной всегда, помочь решить все проблемы. Если не осудил меня Господь, то кого мне бояться? Кстати, не помешало бы и сейчас нам такой моральный кодекс разработать.
И все бы ничего. Нет проблем с доказательствами. И если бы это не было правдой, информационно Женю и меня стерли бы в порошок. Но там-то знают, что это правда. И я знаю. И еще с десяток человек знает. И, главное, знает БОГ. Время рассудит, а пока Жене нужна тишина и молитва.
Но у меня, советского человека, свои принципы, идеалы. И я живу по ним, до сих пор храня партбилет, не отрекаясь от своего прошлого (я не Иуда), почему я должна кому-то что-то доказывать? Доказывать тем, кто не стал отпевать сына без денег? Кто сделал бы из этого очередное шоу или бизнес — проект очередной?
Не могут и не должны люди определять святость того или иного. Мое глубокое убеждение. Богу — Богово. Никто не мешает чтить ребят как Героев (они государственными наградами награждены). Надеюсь, ни у кого нет сомнений, что они мученики? Остальное — по вере Вашей и будет Вам.
Своего сына на потребу никому не отдам!!!
Нельзя приказать любить — это дело каждого отдельного человека. Считаю себя верующей, других также делю на верующих и неверующих. Знаю, что вызову гнев фанатиков. Не боюсь, страх оставила в горах. Да и обсуждать меня легко, сидя в уютных кабинетах. Болтать — не делать. Кстати, самая первая статья вышла в сентябре 1996 года в «МК», называлась «Пленные герои и пленные предатели».
Как я прожила эти двадцать лет?
В моем доме побывали десятки, если не сотни журналистов всех мировых СМИ, снято более двадцати фильмов, репортажей, в том числе журналистами Японии, Франции, Америки, Словении, Украины.
Написаны сотни статей, десятки книг, картин, стихов, песен. Поставлены памятники, построены храмы и часовни. Названы школы, улицы. Тысячи простых людей побывали на могиле сына. Не по приказу — по любви. У него началась своя жизнь после смерти. У меня — своя.
Все эти годы я чувствовала на себе нелюбовь некоторых военных — потому что смело рассказала о подлости и предательстве так называемых офицеров, которым незнакомо слово «Честь», но грудь их увешана орденами. Многим — как кость в горле, как упрек своей подлости, трусости.
Двадцать лет прожила между двумя системами-монстрами — государственной и церковно-бюрократической; обе способны раздавить любого, кто не согласен с ними. Мне повезло. Война закалила меня, не раздавили. Но часто вспоминаю местных жителей Чечни, мне говоривших — не забирай ребят из братской могилы. Земля везде святая. Ухаживать будем, твоя старость в уважении пройдет. Не все плохие у нас, и не все хорошие у вас. Тогда эту громкую историю знали многие. Как мудры были слова этих восточных женщин и стариков!
На том самом месте стоит теперь памятник и Крест. Давно стоит. Лет пятнадцать-шестнадцать. Для кого-то — это символ примирения, для кого-то — укор за убийство, неоправданное ни временем, ни Верой.
Не встретила я любви и уважения и у власти. Никогда не голосовала ни за кого, не прогибалась, не приспосабливалась — таких не любят. По поводу чиновников у меня твердое убеждение — их не матери рожают, их делают где-то в лабораториях, в колбах. Кроме себя любимых им не нужен никто. И сейчас продолжается борьба с ними.
Ничего не хочу от жизни, кроме справедливости. Наши сыновья защищали целостность Российского государства. Часто ценой жизни. Теперь государство обязано позаботиться о них. И их матерях. Могилы разбросаны по огромной стране, в основном по сельским кладбищам. Защищая огромную страну, бороться за два метра земли для них приходится теперь нам, матерям.
Могилы наших сыновей не имеют статуса воинского захоронения, а значит, это — моя проблема, мой уход, моя защита. А когда не будет меня? Неухоженная могила считается бесхозной, и туда сразу подзахоранивают других. Земля дорогая. Москва. И хочется спросить — где Вы, депутаты-сенаторы, президент, гарант моей неугасимой боли?
По телевизору все эти Куликовы — Марковы — Коротченко — Железняки с пеной у рта кричат о патриотизме, а солдатские могилы, уход за ними, память о них — не есть патриотизм? И даже Боевые братства не стали решать эту проблему. А эта проблема, люди, и есть государственная, не моя личная!
Я с уважением отношусь к «Боевому братству», они тоже опалены войной. Они, в основном, «афганцы», как-то устроились, иногда даже неплохо — и я за них рада. Просто, когда они хоронили своих друзей, они горячо и искренне (уверена!) обещали помнить их, помогать их матерям, не оставлять их наедине с таким горем. А потом началась жизнь, у многих карьера. И время сделало свою черную работу — стерло память.
Виктор Мосин установил Крест на месте гибели Евгения Родионова. Район села Бамут Ачхой-Мартановского района Чечни
Виктор Мосин установил Крест на месте гибели Евгения Родионова. Район села Бамут Ачхой-Мартановского района Чечни
Кроме того, власть никого не сделала лучше. Власть — это атомный реактор, от него облучаются, повреждаются. И вот, уже довольные своей жизнью, не замечают проблем других. Одним словом, нужен закон. Всем законам закон! Железный! Железобетонный! Так говорил профессор Преображенский.
Солдатская могила, где бы она ни находилась, неприкосновенна! Никогда! Свята! Под законом, под уходом и защитой Государства! И тысячи матерей спокойно доживут свой горький век, зная, что за ними — страна! Не волонтеры, не сердобольные люди.
Страна! Закон!
И — последнее. Я все-таки оптимист. Мне Бог посылает таких замечательных людей, разных, среди них встречаются даже такие, которые кроме громких восклицаний спрашивают — а как сама-то выживаешь? Нищенская пенсия, постыдное пособие за потерю кормильца. Хватает ли на лекарства, на цветы для сына? Есть и такие, которые не скупятся на душевное тепло, сердечность, помощь.
А какие у нас есть священники! Не церковники (чиновники от Церкви), а добрые, мудрые, настоящие… С некоторыми за честь считаю дружить.
Слава Богу!
Я мало что совершила в своей жизни, но все, что могла, сделала. Вырастила достойного сына, сделала все, что могла, чтобы помочь, когда он оказался в беде.
Спасти не смогла…
Бог дал мне возможность быть все эти годы полезной — за спиной шестьдесят поездок на Кавказ с помощью для наших ребят. Быть полезной в госпиталях, теперь надеюсь заняться своей душой поплотнее, а не между делом. Слава Богу, я дожила до того времени, когда Армия стала сильной, ведь вспомнить 1990-е страшно и стыдно. Когда человек в военной форме вернул уважение к своей профессии — Родине служить.
Недавно отшумели праздники Победы. Великой Победы! Тогда война коснулась каждого. Чеченская — выборочно. Но хочу дожить до того времени, когда мы, матери героев, не вернувшихся с необъявленных войн, будем гордостью государства, а не ее обузой, как сегодня. И хотя мамой нас никто не назовет, в день матери вспомнят и о нас, глядишь, и за двадцать лет хоть одну гвоздичку подарят.
Мы своими сыновьями гордимся, но как-то тайно, стыдливо, боясь потревожить тех, кого это не коснулось, и, как они думают, не коснется никогда. Так не бывает. Накроет обязательно. Верю, настанут другие времена, и страна научится чтить своих героев громко, гордо! Хочется дожить. И может, на Бессмертный полк выйдем и мы с портретами сыновей…
Вот и вся история двадцати лет. Трагедия семьи, страны, армии!
Не уверена, что кто-то напечатает. Не формат. Личная драма, — такими словами заканчивает свое обращение Любовь Васильевна Родионова.
Свежие комментарии