Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).
ЦЫГАНЕ
ШОПЕНГАУЭРЪ О РУССКИХЪ ЦЫГАНАХЪ
(Фантазия)
Вы меня просили, о загадочный редактор „Столицы и Усадьбы", дать Вам статью о цыганах, и я сразу почувствовал, что Вы проникли в мою тайну.
Каким путем? Этого я не знаю и, вероятно, не узнаю никогда, но Вы то узнали, что у меня хранится в секретном ящике письменнаго стола заветная и подлинная рукопись немецкаго философа Ш., трактующая об этом вопросе. Документ этот попал ко мне случайно во время одного из моих путешествий. В городе Д. я спас падавшую с аэроплана молодую кухарку. Благодарная, она позвала меня в гости и знакомство завязалось. Будучи внучкой кухарки великаго германскаго философа, она предпочитала испанских и францусских поэтов.
Поэтому без особеннаго сожаления она рассталась с семейною реликвией-рукописью Ш., и подарила ее мне.
"Это меньшее, что я могу сделать", — сказала она, мило потупив взор — "для человека, который мне спас жизнь".
Представляю на суд Ваш и Ваших читателей точный перевод этого замечательнаго, хотя и отрывочнаго произведения.
***
— Цыган мне пришлось наблюдать в обеих русских столицах и в провинциальном городе К., на ярмарке, почему-то именуемой радикальною, хотя признаков радикализма я там не встретил (вероятно Ш. так понял название "коренной" ярмарки: radiх- корень. (Примеч. перев).
Это бродячее племя, будучи живым анахронизмом среди современных начатков цивилизации, утверждает волю к жизни и обеспечению рода различными паразитическими путями. Первобытные, кочевые способы добывания средств оказались несостоятельными в обстановке больших городов и столичных предместий.
Заниматься мародерством продуктов булочных и мясных лавок оказалось менее безопасным, чем пользоваться флорой и фауной безграничных и незаселенных степей, являвшихся местом кочевья их предков.
Приспособляясь к симбиозу с молодой и энергичной расой, произошедшей от счастливаго смешения славянской, тюркской и финской пород, цыгане, сохранившие чистоту первобытной арийской крови, использовали (может быть бессознательно, но во всяком случае не без варварскаго лукавства) разницу потенциала энергии сильнейшаго из человеческих инстинктов.
Я говорю об инстинкте пола. Как мною неоднократно утверждалось, инстинкт пола является ловушкою природы против естественной и разумной склонности индивида ограничить жизнь собственным "я“.
Но люди, попадаясь в западню этих удовольствии, к разряду которых следует причислить и материнство, продолжают зло жизни „аd infinitum"— И вот, на подобие того, как поступает природа с человечеством, женское население цыганских таборов поступает со своею случайной клиентурой, состоящей из жизнерадостных военных, богатых дворян и молодых купцов,— другими словами, сословий, привыкших к обильному азотистому питанию и мало упражняющих функции задерживающих центров. Факт, который ранее всего следует установить, для того, чтобы усвоить эту теорию, состоит в том, что цыганская женщина является женщиною холоднаго ума и холоднаго темперамента по преимуществу.
Похвальбы ея как раз противоположными свойствами—какою то чрезмерною страстностью и приверженностью к проявлениям любви, нашедшия, между прочим, свое выражение в тексте цыганских романсов, вроде: "Любовь цыганки не остынет, пока огонь в крови горит", или: "Ей поцелуй горячий нужен - в ней кровь цыганская кипит", следует уподобить приемам равнодушной и безразличной природы, разливающей весною чувственныя чары с тою же методическою целесообразностью, с которою она пользуется зимнею стужею, для гармоническаго кругооборота вечных элементов, состоящих в чередовании рождения, жизни и смерти.
Принадлежа к более древней, более замкнутой и утомленной расе, чем окружающая ее людская среда, цыганская женщина не может испытывать той свежести и напряженности инстинкта пола, которая характерна для молодых, образующихся пород, стихийно отвоевывающих свое право на отдельное, индивидуализирующееся бытие.
Наоборот: можно выставить, как тезис, что тип цыганских влечений центростремителен, т. е. замыкается в симпатиях к собственным племенным признакам. Только этим можно объяснить провербиальную добродетельность цыганских певиц, окруженных постоянными соблазнами и живущих в атмосфере вечной любовной игры. Между тем эта добродетельность не имеет силы принципиальности, так как, по обычаям таборов, таксируется на деньги—правда, очень большия.
Выкупить цыганку из табора за несколько десятков тысяч доступно всякому, обладающему такими суммами. Следовательно, добродетель цыганки таксируется капитализацией того дохода, который ею приносится певческому и плясовому коллективу ея родичей. Надо признать, что, при отсутствии других сдерживающих начал нравственнаго порядка и при наличии несомненной добродетельности большинства, к пресловутому „кипению крови" и "горячности поцелуев" нельзя отнестись иначе, как с большим скептицизмом.
У цыган есть действительно одна всепоглощающая страсть, это—деньги. Страсть эта им подсказана беспощадным законом борьбы за существование. У них нет возможности приобрести миллионы километров плодородной пустыни для кочевья и лениваго, беспечнаго проживания изо дня в день. От кочевья им пришлось отказаться, но отвращение к регулярному труду составляет сущность их природы, удовлетворение которой оплачивается деньгами, а деньги необходимо выманить тем или иным путем. Так как они одарены превосходным музыкальным слухом и талантом, они воспользовались этим обстоятельством, но их первобытная музыка не могла бы долго соперничать с шедеврами Б., или М., а также с дисциплинированностью музыкальных ферейнов, и поэтому им надо было привнести в музыкальную область элемент чувственной приманки. Но... только приманки.
Мои русские друзья настаивали, чтобы познакомить меня с этою своеобразною потехой своего феодальнаго вкуса, и возили меня в известный "Красный кабачек" в Петербурге и в не менее знаменитый Московский „Яр".
На мой взгляд, высшие русские классы оказались столь же наивными музыкальными ценителями, как и философами.
В одной области они увлекались Г., а в другой — цыганскими хорами. Выкуривая бесконечное количество трубок табаку местной фабрикации и выпивая большое количество горячаго пунша, называемаго „жженкой", они были слушать до рассвета громкое пение сопровождаемое дикими взвизгиваниями, подергиваниями плечами и довольно варварскими плясками.
Что бы я дал за хорошую бременскую сигару, кружку свежаго пива и стройный хор нашего городского ферейна!
Хотя следует признать, что вся эта картина не была лишена некоторой красоты, относимой мною к категории красоты игр молодых животных. Пленительность их психологически объясняется их непосредственностью и отсутствием лицемерия, недоступнаго животной природе.
За пение русские платили цыганам десятками и сотнями талеров на наши деньги, что составило бы приличный гонорар дирижеру королевскаго оркестра. Но, помимо этого, за простыя ласки и поцелуи, раскутившиеся офицеры и литераторы высшаго круга награждали цыганок полными пригоршнями золота. За это цыгане пели песни, в которых восхваляли господ и их щедрость. И тут я воочию, не без некоторой внутренней иронии, наблюдал эмблему вечной работы природы, дающей ослепленным чувственными приманками очень мало и берущей взамен очень много...
Как тема для наблюдений, это было тем более любопытно, что эти обычаи обречены рано или поздно на уничтожение, как и самое племя, создавшее живописные обычаи.
Самое золото, которое они наживают, приучит их к цивилизованной жизни и уничтожит то степное своеобразие, которое увлекает их поклонников. С другой стороны Россия когда-нибудь прекратит свое существование, как страны азиатской щедрости и великолепия, и войдет в круг мещанских интересов и привычек..
Цыганские хоры некоторое время просуществуют, как пережиток, искусственно сохраняя традиции тех жестов, которыми они так удачно выманивали деньги, но это уже будет.
***
На этих строках обрывается рукопись германскаго философа.
Его точка зрения для нас совершенно нова и неожиданна...
Милыя Марья Ивановна, Ольга Петровна, Груша, Фёша и столько других, которым я нес когда-то мои молодые восторги, приходило ли нам на ум, что ваших матерей и бабушек, воспетых Пушкиным, Языковым и Давыдовым, облаял когда то ученый немец?
Пропойте вы им, неладным:
„Убирайтеся вы черти,—
Надоели нам, до смерти...
Спать, спать, спать,—пора нам
на покой..."
А. Столыпин
Свежие комментарии