По материалам журнала "Нива" за 1917 год.
В материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).
Бабушка русской революции Е. К. Брешко-Брешковская о самой себе
Родилась в 1844 году. Детство и молодость провела в Черниговской губ.
и на всю жизнь осталась благодарна родителям своим за доброе и разумное воспитание и обучение. Крепостных людей они жалели, не обижали; все же резкая разница в том, как жили мы, помещики, и как жили крестьяне в избах своих, была так поразительна, что детская душа моя страдала сильно от противоречия действительности с учением Христа. Мать часто читала нам евангелие и биографии великих подвижников правды и любви к человечеству.
Во всю свою жизнь я так много и неустанно думала о нуждах народных, о горе народном, что все мои страдания и радости только с народом и связаны. И всегда я ставила своим долгом — послужить народу и сделать так, чтобы открылись у народа глаза на его жизнь и нужды.
Моя собственная жизнь вся состояла из любви и преданности к стране и народу и страстнаго желания послужить народу, сколько сил хватит, до самой смерти.
Меня спрашивают: — как дошла я до твердой решимости жить только для народа? Я думаю, что эта решимость была во мне всегда, от самых маленьких лет, с самаго начала моего сознания.
Когда я мысленно оборачиваюсь назад, к своей прошлой жизни, я прежде всего вижу себя маленькой пятилетней девчонкой, которая все время страдала и болела сердцем за кого-нибудь: то за кучера, то за горничную, то за работника, то за угнетаемых крестьян (ведь тогда было еще в России крепостное право).
Впечатления народнаго горя так крепко запали в мою детскую душу, что потом они не покидали меня уже во всю жизнь.
Мне было семнадцать лет, когда в 1861 году крестьян освободили от произвола помещиков, но так плохо наделили землей, что рабочему народу пришлось снова идти в кабалу к богачам. Волнения крестьян вызывали страшныя экзекуции; страдании их проходили на моих глазах и усиливали мое стремление служить народу моему, чем только могу, ради облегчения его горькой доли. Ни о каких революционных кружках и организациях в провинции тогда не было слышно, но скоро наступила работа земская, и я приложила к ней свои старания.
Десять лет работала, то в школе крестьянской, то в деревне, организовала ссудо-сберегательныя кассы, взаимопомощь, артели и организовала крестьян перед выборами в судьи, управу. Дело налаживалось, доверие ко мне крестьян помогало моей работе, но против меня и помощников моих ополчились дворяне, донесли министрам и всю нашу долголетнюю работу, как метлой, смели, закрыли школы и кассы, отдали под надзор всех честных людей в уезде нашем и губернии Черниговской, многих сослали в северныя губернии и стали меня преследовать.
Я увидела ясно, что правительство Александра II только на словах делало реформы, будто хотело улучшить жизнь населения. На самом же деле правительство зло преследовало всякую попытку помочь рабочему народу выбраться из темноты к свету, подойти к знанию, проявить свои права. Ясно было видно, не только в наших местах, но и по всей России, что правительство боится сознательности народа и старается держать его в рабском бесправии. Это заставило меня искать другой дороги, другого способа работать на пользу дорогого мне народа, и в конце шестидесятых годов я решила отправиться по России искать людей, чтобы с ними вступить на путь борьбы нелегальной, т.-е. недозволенной царскими законами.
Больше двух лет скиталась я по России, все искала революционной среды, державшейся очень конспиративно. Но постепенно, переходя от одной работы к другой, прошла я в организацию довольно обширную, решившую проникнуть в народ лично, а не только посредством книг и листков.
В то время разница между морем крестьян и озерком интеллигенции была так велика, что друг друга они совсем не знали. Кроме того, недоверие крестьян ко всему, что носило облик "господина", было настолько глубоко, что не было возможности нести в крестьянскую и рабочую среду идеи свои, оставаясь господином по внешности. Надо было преобразиться с ног до головы, надо было казаться настоящим простолюдином.
Оделась я в крестьянскую одежду, захватила котомку, палку и пошла бродить. Хотя я и недолго ходила — всего лишь одно лето, но мне удалось повидать много деревень, и нигде я не встречала недоверия. Крестьяне охотно слушали слова мои и моих товарищей. Мы говорили им, что земля не должна быть в руках отдельных людей, что ее надо объявить всенародной, принадлежащей всему народу, всем тем, кто хочет на ней трудиться. Не должно быть такого порядка, когда землю продают, закладывают, покупают, сдают в аренду, собирают в однех руках тысячи десятин, а рядом люди голодают оттого, что им негде приложить свои силы. Крестьяне соглашались с нами и тоже говорили, что земля должна принадлежать только тем, кто на ней трудится, кто ее обрабатывает.
Мы говорили также, что помещики угнетают народ, что они забрали все государство в свои руки, что чиновничество держит руку помещиков и мешает народу жить свободной жизнью. И в этом вопросе крестьяне тоже соглашались с нами.
Об одном только нам трудно было говорить - это о царе. Мы старались объяснить крестьянам, что царь заодно с помещиками и чиновниками, что он-то как раз и является главным угнетателем народа. Но крестьяне не хотели этому верить. Они тогда настолько далеки были от государственной жизни, ничего не читали (ведь безграмотные все были) и ничего не знали, что им и в голову не приходило, сколько зла принесла России царская форма правления. Крестьяне верили царю, они были убеждены, что царь,—это добрый хозяин всей земли русской, который содержит войско для защиты от врагов, а крестьяне должны обрабатывать землю, платить ему подати на содержание войска. Они думали, что царь любит свой народ и заботится о нем, а если порой чиновник притесняет народ, так это оттого, что он царя обманул. А если царь всю правду узнает, то он чиновников прогонит и опять будет для народа, как родной отец.
Так думали крестьяне о царе. Но я все же говорила им настоящую правду про царя, объясняла им, что царь знает про все угнетения и сам руководит всеми угнетателями. Крестьяне говорили, что я ошибаюсь, но все-таки выслушивали меня, и никто из них не обидел меня грубым словом.
Я ходила по деревням не одна. Три тысячи человек молодежи пошли в это же время в народ, рассыпавшись по 36 губерниям России, и все мы говорили народу об одном и том же, все мы старались пробудить народ к хорошей свободной жизни. Однако скоро правительство узнало о нашей деятельности, и многих начали арестовывать, сажать по тюрьмам, ссылать в каторгу и в Сибирь.
Меня арестовали совершенно случайно в 1874 г. Я ходила по Киевской, Подольской, Черниговской и Херсонской губерниям и имела при себе в котомке подробныя карты этих местностей, чтобы знать, куда идти, и лишними расспросами не навлекать на себя подозрений. Когда я останавливалась в деревенских избах, никто из крестьян не заглядывал в мою сумку, и таким образом никто не могь догадаться, кто я такая.
Но вот однажды, когда я остановилась в с. Тульчине, Подольской губ., работница того крестьянина, который приютил меня, заглянула в мою сумку и нашла там карты, по которым я узнавала местность.
Для человека неграмотнаго всякая печатная бумага представляется редкостью (а в те времена особенно). Само собой понятно, что работница была поражена своим открытием. В тот же день она ходила на работу к становому приставу на огород и все там рассказала.
Становой всполошился и помчался искать меня.
А я в это время, ничего не подозревая, шла с базара, купив пару яблок, кусок сала, хлеб.
Вдруг скачет становой в коляске, кричит:
— Садись в коляску.
Ну, я уж поняла, в чем дело, - сажусь, молчу.
Приехали в избу.
— Где вещи этой женщины?
А хозяин отвечает:
— Вещей у нея нет, а вот котомка есть.
— Давай сюда котомку.
Взяли котомку, а там карты лежат, прокламации. Ну, значит, кончено мое дело.
Становой неопытный был, простоватый, развернул прокламации, и давай их вслух читать при всех.
А крестьяне, прослушав, и говорят:
— Вот это настоящия слова. Все правда написана. Это та самая правда, которую дворяне от нас спрятали.
Тут подъехал следователь, и начали они вдвоем опять эту прокламацию вслух читать. А тут набралось крестьян множество, и под окнами стоят, слушают. Наизусть мою прокламацию выучили.
Дали знать исправнику. Приехал он, сразу сообразил, в чем дело, и отправили меня в тюрьму...
Свежие комментарии